«Могильничек» — так Андрей Ожаровский, известный физик-ядерщик, участник общественной программы «Безопасность радиоактивных отходов», ласково называет места их хранения. Корреспонденту «Вечерних ведомостей» повезло (или нет) побывать вместе с активистом в одном из таких мест и обнаружить радиационную аномалию.

Спойлер: после этого материала вы точно захотите купить прибор для измерения радиации.

В сумеречной зоне

С Андреем Ожаровским — человеком, внешне очень похожим на Стивена Кинга, — мы встретились вечером в кафе. Интервью могло получиться вполне обычным под пару чашек кофе, но всё вышло гораздо интереснее.

В кафе зашел мужчина средних лет. Назовем его Сергей. В руках у него был завёрнутый в пакет некий прибор. Как старые приятели, они с Андреем Ожаровским тепло пожали друг другу руки и обменялись каким-то непонятным мне шифром про гамма-излучение и радионуклиды. Под недоуменные взгляды посетителей, Сергей достал из пакета нечто, похожее одновременно на фен и советскую любительскую кинокамеру с ручкой. На приборе — знак радиационной опасности ядовитого желтого цвета.

— Мы должны проверить его на месте! Надо ехать, — говорит Андрей Ожаровский.



Через час мы втроем — физик-ядерщик, исследователь-любитель и журналистка, впервые услышавшая про цезий-137, — оказались за городом, в 30 км от Екатеринбурга, в лесу, в густых сумерках. У забора с колючей проволокой, за которым хранятся контейнеры с радиоактивными отходами.

Те, кто бывал в этих местах после заката, не дадут соврать: небо здесь под стать территории апокалиптично-оранжевого оттенка. Это «ядерное зарево» — всего лишь свет от расположенных неподалеку гигантских теплиц УГМК-Агро, однако когда у забора приборы начинают синхронно потрескивать и пищать, свечение в небе кажется жуткой декорацией к здешним местам.



«Я паранойей не страдаю, но…»

На огороженной площадке в трёх километрах от поселка Крутой свердловское отделение ФГУП «РАДОН» хранит радиоактивные отходы.



Площадка для хранения отходов расположена на вершине пологого холма.

— Примечательно, что гребень холма хорошо разделяет территорию на так называемую «чистую зону», где нет хранилища, и «грязную», куда мы с вами и идем, — говорит Андрей Ожаровский.

Приборы один за другим начинают издавать звуки с разными интервалами. Показатели в отдалении от предприятия — 0,05-0,06 мкЗв/час.

— Пока всё в норме. Даже если показатели вырастут до 0,1 — повода для беспокойства нет, — говорит Ожаровский по пути через лес.

У нас с собой несколько радиометров, у каждого прибора — свои особенности измерения. У Андрея Ожаровского на руке держатель со смартфоном, на экране прыгают показатели. Радиометр AtomFast передает данные по Bluetooth. У Сергея с собой штука посерьёзнее — некий металлический цилиндр и ноутбук, анализирующий данные, выводящий диаграммы и «горки» на монитор.



— Это сцинтилляционный гамма-спектрометр, модель с кристаллами йодида натрия, активированными таллием, габарит 40 на 40, — не без гордости говорит Сергей.

Он сделал спектрометр компактным, переносным, и теперь исследователю-любителю завидуют даже профессионалы, работающие с подобными приборами в лабораториях.

Чтобы оценить обстановку, этой конструкции требуется некоторое время. Предлагаю поставить ноутбук на пенёк у забора, но Сергей говорит, что боится испачкать. Не сразу понимаю, что «испачкать» — это он не про грязь.

В карманах у Сергея — еще два прибора.

— У меня всегда при себе эта «золотая пара». Один прибор видит гамму, это Радиакод 101-й, другой — слюдный, который видит то, что не видит первый. То есть один дополняет другого.

— Вы ходите с ними по улицам?

— Да. Иногда проходит мимо человек, а у меня прибор показывает повышенный фон. Оказывается, у человека на руках часы с радиоактивной подсветкой. В СССР такие были очень популярными, да и сейчас много у кого остались.

— Это миф, что радиометрами сложно пользоваться, — дополняет Андрей Ожаровский. — Если человек разберется, скажем, с барометром, то и тут не будет проблем.

— Вы в быту тоже такими пользуетесь? — спрашиваю у него.

— Знаете, чем больше приборов будет на руках у населения, тем лучше. Мы, к сожалению, уже видели, что у нас системы оперативного оповещения могут в экстренной ситуации не сработать, а даже самые простые, дешевые приборы людей предупредят. Я паранойей не страдаю, но когда в мире снова начали обсуждать возможность обмена ядерными ударами, я вывесил за окно приборы, работающие в мониторинговом режиме. Теперь я могу наблюдать, нет ли роста показателей. Ну, а что еще остается делать сегодня нормальному человеку?..



По словам Ожаровского, «бытовые» радиометры на любой вкус и кошелек есть в свободной продаже, но есть и ограничения в их использовании.

— Например, крайне непросто определять загрязнение пищи. Даже незначительная концентрация радиоактивных веществ в продуктах может быть смертельно опасна. Также очень сложно определять радиоактивные аэрозоли в воздухе. Для этого нужны особые устройства.

С этими словами Сергей достал из пакета тот самый «фен».

— Вот, например, такой. Я еще не придумал название. В голове пока вертится только «сосун».



Контейнеры на свежем воздухе

Прибор из «золотой пары» оповещает о повышении фона до 0,12 мкЗв/час. Через несколько шагов — 0,2. Затем 0,3…

Мы подошли к ярко освещенной площадке. На металлическом ограждении по периметру — несколько табличек с надписью «Запретная зона. Проход запрещен». Никаких знаков, хотя бы намекающих на наличие радиоактивных отходов, нет (по крайней мере, мы таких не обнаружили).

Сразу за забором прямо на земле — синие контейнеры. Днем, по словам Ожаровского, можно увидеть, как контейнеры довольно хаотично стоят на территории площадки, и некоторые из них прикрыты полиэтиленом.

— Почему они стоят под открытым небом, хотя у предприятия есть ангары, — вопрос хороший, — говорит Ожаровский.



Через некоторое время показатели подросли до 0,7 (на другом приборе — 0,6), упали до 0,5, затем подскочили снова. Мы подошли к самому «грязному» участку.

— Мы сейчас находимся на месте с максимальными значениями мощности дозы. Они достигают на этом участке 0,5-0,6 мкЗв/час. То есть, мы фиксируем, что за пределами забора предприятия гамма-фон значительно повышен по сравнению с типичным для данной местности. И вариантов тут два, — объясняет Ожаровский. — Первый — фонят стоящие за забором контейнеры и создают здесь, на общедоступной территории, повышенный гамма-фон. Второй — здесь всё же произошло какое-то просыпание или ветровой перенос, и радиоактивными веществами загрязнена почва.

Ожаровский предположил, что загрязнение могло произойти во время строительных работ.

— Мы видим, что некоторые контейнеры стоят на искусственном возвышении, которое, скорее всего, недавно построено, вряд ли в 50-60 годы. Возможно, когда шло строительство, рабочие взбудоражили отходы, которые были здесь ранее захоронены, и из-за неправильно произведенных строительных работ произошел ветровой перенос.

Ожаровский признает, что дать однозначный ответ, какая гипотеза верна, он не может, так как имеющиеся приборы всё же не позволяют установить точную причину.

При этом он не исключил, что могут быть верны сразу обе версии.

— Если опасные радионуклиды всё же попали в окружающую среду, создаётся риск их попадания в организм людей — с пылью, воздухом, водой, дарами леса. Внутреннее облучение намного опаснее внешнего, от него не убежишь, ведь радионуклиды буквально внутри, — поясняет эксперт.

Аномальные всплески

Пока Сергей настраивает чувствительный переносной гамма-спектрометр, Андрей Ожаровский показывает мне фокус.

— Вот, смотрите: сейчас на приборе 0,55-0,6 мкЗв/час. Я разворачиваюсь… И оп! Стало 0,45. Что случилось? Я использовал свое тело как экран (я же «жидкое» существо в среднем). И этот фокус — некое свидетельство того, что что-то прямо от этих контейнеров всё-таки идёт.

Ожаровский достает еще один прибор — газоразрядный МКС-15 Д. Прибор показал меньший уровень, чем другие устройства, но все равно зафиксировал повышенные значения. Мне объясняют, что важно сравнивать показания не с разных устройств, а наблюдать изменение данных на одном приборе.

— Так, стоп. А вот это мне не нравится. Звук, второй режим, — говорит Сергей. Спектрометр начал подавать новые звуковые сигналы.

— Так, погоди-погоди, и у меня повышение, — говорит Ожаровский, приборы запищали. — Мы стоим на одном месте, но данные на приборе меняются. Это, скажу я вам, необычно. У меня нет объяснения, почему происходят эти всплески. Это какая-то аномалия.



Ожаровский включает «сосун».

— Давайте пососём воздух, — говорит он и на камеру смартфона презентует устройство. — Уральский умелец сделал этот прибор для оперативного анализа наличия радиоактивных аэрозолей в воздухе. Там есть небольшой моторчик, через отверстие происходит прокачка. Если показатели прибора изменятся, мы сможем утверждать, что здесь есть радионуклиды в атмосфере.

Показатели прибора не меняются. Воздух чист. Дышать стало легче.

Мы прошли на некоторое расстояние от контейнеров вдоль забора, и приборы снова показали повышение фона.

— А здесь-то что фонит? Контейнеры далеко. Не понимаю, — говорит Ожаровский.

Когда приборы начали синхронно показывать падение до 0,15-0,1, мы повернули назад. Мне послышалось, что вдоль забора со стороны площадки в темноте кто-то ходит.

— Наверное, охрана. Если здесь круглосуточно дежурят охранники… То мне их жаль, — сказал Сергей.



«Ё-моё, это он»

На обратном пути снова задерживаемся на «аномальном участке», где спектрометру дают поработать в полную силу.

Сергей проводит калибровку. Звук — как от старой грампластинки. Некоторое время мы втроем стоим молча под стрекот приборов.

— Ё-моё. Видите? Это 662. Это цезий, — шепотом говорит Сергей, показывая на экране мерцающую «горку». — Вот тут должно быть гладенькое падение, как будто лыжник с горы спускается, а вот тут, видите, бугор 662 у него на пути. Это цезий-137. Чернобыльский.

При нормальном фоне «бугра» быть не должно, объясняет Ожаровский. Пока они с Сергеем обсуждают другие признаки и характеристики, на экране ноутбука появляется шпаргалка с надписью Cs-137, которая не оставляет сомнений.



— Таким образом, мы можем предполагать, что в этих контейнерах действительно хранится цезий, ну или цезий здесь рассыпан на грунте, — резюмирует Ожаровский.

Его измерения на этом месте днем ранее также показали «цезиевый бугор».

— И с этим надо что-то делать.

Что делать?

— Я около 20 лет пытаюсь исследовать атомную промышленность. И чем больше погружаешься в эту проблему, тем яснее видишь разницу между реальностью и бодрыми заявлениями предприятий о «безопасном хранении радиоактивных отходов», — говорит Ожаровский. — Как эксперт могу вам твердо заявить: долговременного и безопасного решения проблемы радиоактивных отходов на данный момент не найдено.

Андрей Ожаровский приехал в Свердловскую область, чтобы принять участие в общественных обсуждениях, которые состоялись 30 сентября в Верхней Пышме (с. Балтым), и провести очередную «общественно-экологическую инспекцию». Тема слушаний — эксплуатация пункта хранения радиоактивных отходов (а также обращение с ними, обеспечение безопасной изоляции и влияние на окружающую среду) местного филиала ФГУП «РАДОН», того самого, рядом с которым мы обследовали радиационную аномалию.

Показания дозиметра в центре Екатеринбурга (слева) и у забора хранилища отходов под Верхней Пышмой (справа).

Подобные обсуждения проводят и в других регионах, где есть филиалы предприятия. Например, в Самарском отделении слушания провели «в форме опроса» (опросные листы заполнили 18 участников, «предложения и замечания к вынесенным на обсуждение материалам отсутствовали»). Аналогично в Новосибирской, Иркутской и Нижегородской области. В Ленинградской области и Хабаровском крае было, судя по всему, поинтереснее, так как в слушаниях «вживую» поучаствовали 76 и 23 человека соответственно (в том числе представители прокуратуры). Везде — «экологических и иных аспектов, препятствующих реализации намечаемой деятельности, не выявлено».

По словам Ожаровского, в обсуждениях в Верхней Пышме приняли участие около 40 человек.

— Слушания мне понравились, они не казались театром (а мне приходилось бывать на подобных мероприятиях, которые были срежиссированы «от» и «до»). Я рассказал представителям предприятия про превышение дозы и «цезиевый горб», показал результаты измерений и карту. Я предложил им сходить со мной и провести экспертизу уже со своими приборами, сравнить наши данные. Но. Увы. Никто от предприятия не пришёл.

Пришли только два жителя из соседних поселков.

— На слушаниях никто от предприятия не сказал местным жителям — не подходите к забору, контейнеры фонят, вокруг радиоактивные загрязнения. Никто! Почему? Они бы не рассыпались от того, что признали этот факт. Или хотя бы повесили соответствующие таблички, — говорит Ожаровский.

По его словам, если дело всё же не в контейнерах, а в попадании радионуклидов на почву, то проблема становится куда серьёзнее, и её нужно как можно скорее решать с участием представителей предприятия.

— Здесь ситуация не такая катастрофическая, как в некоторых других регионах. Например, в подмосковной Электростали, где у предприятия по выпуску ядерного топлива обнаружено радиоактивное загрязнение ручья до 20 мкЗв/час. Или, например, в Новосибирске, где вокруг хвостохранилища росатомовского Завода химических концентратов (НЗХК) — сразу несколько «грязных» участков от 1 до 6 мкЗв/час. Но нас уверяют, что здесь, в окрестностях Верхней Пышмы, абсолютно безопасно хранятся радиоактивные отходы, которые никак не влияют на окружающую среду. Я с полной уверенностью говорю, что эти заявления — неправда. Радиационное воздействие есть. В этих местах нет ощущения безопасности.



«Я бы на вашем месте этот гриб не трогал»

…Возвращаемся через лес обратно к дороге, которая представляет собой местами бетонку, местами – щебенку, кое-где просто укатанную глину с ямами и лужами. Движение по дороге не оживленное. Чиновники называют ее «неофициальной» и говорят, что тут ездят только мусоровозы. Между тем, местные охотно этой дорогой пользуются, чтобы, например, возить детей в школу.

Под ногами — густо растущие то ли брусничные, то ли черничные кустарнички и припозднившиеся желтые грибы в снегу на крепких ножках. Пытаюсь сфотографировать в темноте.

— Я бы на вашем месте этот гриб руками не трогал, — предостерегает меня Сергей.

«Ядерный гриб», — хотела пошутить.

Но осеклась.

Поддержать редакцию